Изведёшься вся, пока достанут эту коробку.
Тяжеленный круглый наш стол уже переехал вплотную к дивану, внося весёлый раскардаш в малометражную мебельную упорядоченность на целых две недели.
Она уже здесь.
Могучая, пахучая, ничем не заменимая.
Стоит в углу рядом с дверью в маленькую комнату, где на косяке – отметины, которые папа делает каждый мой день рождения.
Первые – на уровне нижних ветвей. Теперь я уже где-то на середине. Но посмотреть на ёлку свысока не удалось до сих пор…
Ну вот – принесли коробку. Каждый раз мне кажется: то, что заключено в ней под бережным толстым слоем ваты, в которой застряли прошлогодние, и позапрошлогодние, и позапозапрошлогодние сухие иголки и конфетти, - обновилось чуть ли не полностью.
Мне кажется так о сих пор – когда я вскрываю собственную коробку с новогодними игрушками. Так крепко забывается её содержимое? Или оно в самом деле меняется за год?
- Смотри, какая шишка!
- Ой, какой шарик!
Ёлочные шары у нас были большие и такие красивые, что дух захватывало. Синие и красные, они были покрыты шершавой морозной глазурью и казались мне сладкими. В избытке радостных чувств я пыталась сахарные шарики грызть. И однажды один раскусила. Началась небольшая суматоха и тщательное исследованием полости моего рта с фонариком на предмет обнаружения откушенных осколков.
Но всё обошлось, как и должно быть в Новый год. И меня даже не очень ругали и не отстранили от украшения ёлки.
Руководила этим процессом мама – обладательница непревзойдённого наряжающего таланта. До сих пор её ёлка – стильно украшенная красавица, а моя – просто дерево, на котором висят игрушки…
Новый год мы всегда праздновали втроём (пока мои зарубки не достигли верхних ветвей). Праздничный раскардаш продолжал весело курочить чинную домашнюю упорядоченность. Мама неурочно красила губы модной бардовой помадой (и никто не напоминал мне досадного происшествия с обнаружением преступных её следов на моих щеках и серьёзного разговора по этому поводу). Папа надевал новую белую рубашку из нейлона, рукава её чуть вздёргивались специальными тугими колечками, надеваемыми выше локтя, а в манжеты вставлялись с маминой помощью запонки “тигровый глаз” (и все молчали про случай. когда один, казалось бы, навсегда утраченный “глаз” был отыскан в моём кукольном хозяйстве). И можно было не спать до двенадцати и немного после и не заматываться шарфом, чтобы выбежать на улицу поглазеть на красные и зелёные звёзды, с шипением взлетающие в небо.
Отпивая за столом свой лимонад, я загадываю желание. Мой молчаливый тост начинается словом “Пусть…”.
…Я поглядываю на подругу, с которой мы ходим по выставке “Старый, старый Новый год” в детском музейном центре. И знаю: обшарпанная груша с металлической петелькой, морковка, из которой торчит вата. кот на прищепке, сахарная шишка и троица грибков навевают ей то же самое. Смешанный с ароматом мандаринов и конфет “Старт” запах хвои, которая так быстро становится позапозапрошлогодней. Весёлый праздничный раскардаш, чудесное превращение хрупких узников ватного плена, праздник, когда все живы и никто не помнит зла.
- А у нас была такая сосулька.
- А у нас – такие бусы…
Мы одевались в гардеробе, а рядом колготились у зеркала. наряжаясь и прихорашиваясь, те, кто пришёл На Ёлку, – как ходят на спектакль или на концерт, на артиста или на певца.
Нет ничего талантливее ёлкиного бенефиса, который на бис выйдет теперь только через год – в новом счастливом обличье.
И ты тоже будешь новый, и твоя зарубка всё выше, и сколько их ещё осталось…
Пусть – много.