Кажется, она была в бане всегда.
В раннем-раннем моём детстве – жили в бараке, вода – из колонки во дворе (счастливы те, кто полагает рукомойник дачным атрибутом). Цинковое корыто на кухонном столе – моя ванна.
Мама ведёт меня в поселковую баню - в душ.
В бане – баба Лена.
Она работает банщицей в мужском отделении. Хотя кажется, что она на этой душистой туманной территории – самая главная: снуёт туда-сюда, распоряжается душевой очередью, отрывает билетики, откупоривает бутылки с лимонадом “Хвойный” местного пищекомбината, продаёт веники.
Помню, как она дотошно выспрашивала паспорт у местного хулигана, который пришёл в душ с барышней, уверяя, что та – его жена.
Не помню, пропустила ли баба Лена барышню и хулигана вместе в душ.
Лето, и воды нет. Веду дочь в поселковую баню, в душ.
Там – баба Лена. Подсчитываю, что прошло тридцать с лишним лет.
А она всё такая же: маленькая, сухонькая, быстрая, говорливая, с неуловимым дефектом речи.
“Кто пришёл-кто пришёл”, - приветствует она нас, запускает в душ и устремляется на основное место работы.
Банный труд в окружении распаренной плоти сделал бабу Лену весёлым циником.
Женская очередь примечает неместных клиентов, направившихся в мужское отделение. Высказываются предположения: наверное, командированные. Баба Лена немедленно откликается: “Сейчас, девки, схожу, погляжу”.
И качает головой по возвращении: “Не, девки, не стоит того”.
На базаре баба Лена наблюдает за знойным небритым мужчиной, который в задумчивости стоит над прилавком с розовыми свиными шматами. Толкает его в бок: “Чего стоишь, бери, пока твои не видят!”
Банный труд сделал бабу Лену инженером человеческих душ и знатоком всех и вся как облупленных – в прямом и переносном смысле. Её осведомлённость убедительно доказывает, что поговорка “одна сволочь в бане сказала” оснований не лишена.
“Были люди. Люди были”, - многозначительно шепчет она мне, намекая на вчерашний банный визит моего тайного друга и развенчивая моё заблуждение насчёт полной конспиративности нашего романа.
Но многолетний банный труд среди бесштаной откровенности не сделал бабу Лену человеком беззастенчивым.
Она ужасно тушевалась и даже начинала подозрительно хлюпать носом, когда я приносила ей шоколадку. Я совершенно случайно узнала, что баба Лена – из тружеников тыла, имеет награды и вообще человек всячески заслуженный, потому что она не светилась ни на каких шествиях и торжествах и тем более не была замечена за шумным качанием ветеранских прав.
Хотя жилось ей, подозреваю, совсем не сладко.
Я из посёлка своего уехала. А баба Лена осталась. И решила я ей послать бандерольку: коробку конфет и так, кое-чего по мелочи. Собрала и отправила.
А через пару месяцев получила бандероль из своего посёлка. От Тихоновой Елены Николаевны. И лежали в ней несколько носовых платочков, махровое полотенце и платок на голову – розово-зелёный с люрексом. Чистенькие и отутюженные, но видно, что – не новые. И я поняла, что всё это из бабылениного бюро находок: вылежало свой срок, никто не хватился.
Ей просто неудобно было не отдариться.
Платочек с люрексом я выбросить хотела, но не смогла.
И думаю: баба Лена знает – что стоит того. А что нет.